Несмотря на то что все это действительно «уже было в прошлом», именно «Уотергейт» стал символом «повреждения нравов» в общегосударственном масштабе и одновременно знамением новой роли ФБР в учащающихся острых политических ситуациях, ставкой в которых могли быть не только прерогативы власти, но и сама власть. Газета «Вашингтон пост», в очередной раз касаясь этой темы и подводя зловещий итог давно ставшему фактом бесцеремонному нарушению конфиденциальности общения и «просвечиванию» как политических врагов, так и единомышленников, сетовала в феврале 1982 г. на короткую память американцев и на плотную завесу тайны над многими, в том числе и этой, сторонами деятельности попеременно сменяющих друг друга администраций45. Наделенное функцией главного хранителя тайны, ФБР неизменно использовало свое положение для наращивания собственного влияния в самых верхних этажах государственного здания.
В обстановке секретности, всеобщего прослушивания и просматривания ФБР чувствовало себя как рыба в воде. Вот почему общественное негодование, вызванное «Уотергейтом», и прямо и косвенно задевало и его. Стоит ли удивляться тому, что ФБР подчеркнуто стремилось держаться в стороне от бушевавшей стихии межпартийной борьбы, в которой отчетливо проглядывала главная цель — победа на выборах 1976 г. Руководство Бюро, десятилетиями нарушавшее федеральные законы и нормативные акты, фальсифицировавшее или фабриковавшее документальные материалы, уничтожавшее всякие раскрывающие его действия улики, постоянно мистифицировавшее публику, изменило бы самому себе, если бы усмотрело в действиях Холдемана, Эрлихмана, Митчелла, Магрудера, Лидди, а тем более самого президента что-либо предосудительное и аморальное. «Если ты не умеешь лгать, то ничего не достигнешь…»—говорил Р. Никсон. Этому же правилу всегда следовал Эдгар Гувер.