(«Нью-Йорк таймс мэгэзин», 11 декабря 1983 г.)
Р. Эппл — один из ведущих политических обозревателей газеты «Нью-Йорк таймс». В 1976—1982 гг. был корреспондентом в Англии.
Когда я вернулся в 1968 году после трехлетнего пребывания во Вьетнаме, патриотизм был малопопулярным сюжетом для серьезного разговора среди большинства людей с философским складом ума. Мы тогда переживали исторический момент, когда это понятие было взято в безраздельное пользование одной группой общества; называться «патриотом» означало причислять себя к сторонникам войны. Сегодня многие из тех, кто отмахнулся бы от такого патриотизма, охотно злоупотребляют этим словом.
Новые веяния получили отражение в результатах опроса общественного мнения, проведенного «Нью-Йорк таймс» в июне и частично повторенного в ноябре. Более половины опрошенных считают себя «большими патриотами», а 44 процента (в июне — 51 процент) сказали, что, по их мнению, «можно доверить правительству в Вашингтоне делать то, что оно считает нужным». Четверть опрошенных в стране, где признано отделение церкви от государства, полагает, что без веры в бога нельзя быть патриотом. А 61 процент нации иммигрантов считает, что слишком уж просто приезжим обосноваться в Соединенных Штатах.
Побывав в Чикаго, я осознал, насколько обострились межрасовые отношения в некоторых городах на севере страны. В Чикаго люди, которых я считал либералами, ворчат наравне с консервативно настроенными белыми рабочими разной этнической принадлежности,— ворчат по поводу избрания мэром Гарольда Вашингтона. «Эти черные,— говорят они,— все прибирают к рукам, они в большинстве своем преступники и жулики, наживающиеся на программах социальной помощи бедным».
Многое из того, что я увидел в современной американской жизни, меня тревожит и угнетает. Может, за последние несколько лет действительно все так испортилось, или от европейской жизни изменились мои личные ценностные ориентации, или сказывается возраст. Какая бы ни была причина, признаюсь, то насилие, неприкрытая грубость, обывательщина и вещизм, которые я замечаю вокруг, подчас заставляют меня ощущать себя иностранцем в собственной стране.
Города Америки, по-видимому, уже приучены к изнасилованиям и убийствам, издевательствам над детьми, избиениям жен — как к чему-то естественному. У людей вырабатывается психология сидящего в безопасности за крепкими воротами мещанина. Я не поверил своим глазам, когда в Беверлихилз, богатейшем предместье мира, я увидел надписи на каждой ограде, предупреждающие возможных налетчиков о том, что их ждет «встреча с вооруженной стражей». В Новом Орлеане я узнал, что Эл Хирт, знаменитый трубач, закрыл свой ночной клуб из-за разгула преступности во Французском квартале. «Если вы услышите выстрелы — поверьте мне, это не фейерверк, а пальба,— сказал он.— А если увидите, как кто-то хватается за живот, то это — ножевое ранение».
Есть что-то глубоко вульгарное во многом, с чем сталкиваешься в Америке. Культурные центры, музеи и библиотеки, концертные залы оказывают незначительное влияние на повседневную жизнь в стране. Читает ли еще кто-нибудь серьезные книги? Если да, то он их получает, вероятно, по почте. Ведь большинство полок в книжных магазинах, как я обнаружил, завалено поздравительными открытками, брошюрками о методах диеты, биржевой игре и т. п.
Мы воображаем себя европейцами, но людям в действительности мало дела до Европы и до прочего мира. Издатель «Чикаго сан таймз» предупредил меня, что мне лучше поскорее понять: те американцы, которые еще интересуются по личным или профессиональным мотивам событиями в мире, слывут в лучшем случае за чудаков, а в худшем — за доисторических ископаемых. Читатели, по его словам, озабочены единственным вопросом внешней политики: ввяжутся ли США в войну еще раз? Руководитель Школы государствоведения имени Джона Кеннеди в Гарвардском университете Джонатан Мур утверждает, что «всем совершенно наплевать на третий мир», что «страна впала в интеллектуальную спячку и меньше, чем когда-либо, способна задуматься о собственном будущем».